Экономист Дмитрий Некрасов: Россия в условиях стагнации – как на экономику влияют санкции и удары по НПЗ?

Россия переживает экономическую турбулентность: пока одни эксперты предрекают скорый обвал, другие говорят о затяжной стагнации. Как санкции, налоговая политика и удары по нефтеперерабатывающим заводам влияют на жизнь обычных россиян — от Казани до Астрахани? Насколько российский бюджетный «федерализм» отличается от других мировых федераций? И что ждет экономику страны после Путина? Эти и другие вопросы Idel.Реалии обсудили с экономистом и директором аналитического центра CASE Дмитрием Некрасовым.

Экономист Дмитрий Некрасов

Дмитрий Некрасов — экономист с опытом в бизнесе, государственной службе и аналитике. С 2023 года — директор и ведущий эксперт CASE — независимого аналитического центра, специализирующегося на предоставлении экспертного анализа политических, экономических и социальных процессов в постсоветских странах и среди российской диаспоры.

Общая оценка экономики

– Есть разные оценки состояния экономики России – от «вот-вот развалится» до «стагнация наступила, но не беда». Как вы оцениваете текущее состояние дел в российской экономике?

– Оценку «вот-вот развалится» я слышу с 2015-2016 годов. И, в общем-то, тогда все уже были уверены, что скоро развалится, как многие [уверены] сегодня. К этому, конечно, никаких предпосылок нет.

Что произошло в результате [начала полномасштабной] войны? В первый год влияние [наложенных] санкций привело к некоторой болезненной перестройке [экономики]. А потом – в следующие два года – случился, в общем-то, такой экономический мини-бум, который был вызван ростом бюджетных расходов. По сути, все эти факторы исчерпаны.

Российская экономика находилась в относительной стагнации начиная с 2014 года. По крайней мере, с 2014 года до [начала пандемии] коронавируса мы были уже в том самом застое, в который сейчас вернулись. То есть [наблюдается] минимальный рост и ВВП, и доходов населения – в среднем на несколько лет в пределах 1% в год. В общем-то, коридор, в котором экономика страны оказалась сейчас, – это не столько следствие каких-то изменений в сравнении с тем, что было год назад, сколько просто возвращение на тот тренд, в котором после крымских событий (речь об аннексии Крыма 2014 года – ред.) и начала сворачивания экономического взаимодействия с Западом страна [уже была].

Я оцениваю [нынешнюю] ситуацию как стагнацию. Нас ждёт [эта ситуация еще] лет 10. Это ещё такой хороший сценарий относительной стагнации. Это такой довольно узкий коридор возможностей, из которого как вниз, так и вверх выйти довольно сложно. То есть [падение] вниз всегда нельзя исключать, что что-нибудь может случиться совсем [плохое], какой-то черный лебедь, которого мы не можем предвидеть. В общем-то, фактически все шансы на то, что что-то там сильно пойдет вниз, связаны с действиями самого режима Путина – если [Путин] отойдет от тех принципов очень консервативного и разумного экономического управления, которым страна руководствовалась последние десятилетия.

Если произойдёт какой-то демонтаж этой системы, это может создать серьёзные, какие-то катастрофические последствия. Всё остальное, в общем-то, [мало что изменит]. Война такого масштаба может продолжаться фактически бесконечно. И сколько бы это [ни продолжалось] – закончится она через год или через пять – это сильно не повлияет на экономическую динамику. Бюджет достаточно прочен. Расти [экономике] не с чего, [наблюдается] полная занятость, и производительность растет достаточно медленно. Так что ни в ту, ни в другую сторону я не вижу никаких серьезных предпосылок.

Как пишет Forbes, дефицит бюджета России за девять месяцев 2025 года, согласно предварительной оценке Минфина, достиг 3,78 трлн рублей, что на 4,36 трлн рублей больше, чем за аналогичный период прошлого года. Годом ранее бюджет был исполнен с профицитом.

Об эффективности санкций

– Свой ответ вы начали с упоминания того, что были введены санкции. Я посмотрел некоторые ваши последние интервью. В них вы тоже говорили о них. Санкции, введенные в ответ на российскую агрессию, если я правильно вас понял, отражаются на экономике России, хотя правительство Путина пока достаточно эффективно справляются с их последствиями. Но в долгосрочной перспективе, как вы отмечали, они создают условия, при которых развитие российской экономики становится невозможным. Это так?

– Затрудненным, по крайней мере. Надо понимать, что всё-таки экономика – вещь достаточно пластичная, и основной эффект любых санкций приходится на какое-то количество времени после их введения. Из тех санкций, которые ввели во время войны, все наиболее болезненные и существенные были введены, условно говоря, весной 2022 года. В начале лета – самый край. После этого последние санкции, которые влияли на российскую экономику в пределах хотя бы десятых долей процента ВВП, это декабрь 2022 года – отказ от закупки российской нефти через порты Евросоюза.

Всё остальное – это какие-то тысячные доли процентов ВВП. То есть все новые санкции, которые принимались, условно говоря, с конца 2022 года, очень малозначимы. И других не может быть принято, потому что карт просто нет. Всё, что можно было сделать, уже сделано. И всё это фактически было сделано в самом начале. А экономика – штука адаптивная. Влияние многих из этих санкций, скорее, снижается с течением времени, потому что выстраиваются новые схемы, заменяются поставщики, как-то перестраивается экономика.

Но при этом, конечно, есть кумулятивный эффект, назовём это технологическим отставанием. Одно дело – поддерживать существующий контур, а другое дело, условно говоря, внедрять новые появившиеся инновации или же просто повышать производительность труда. Вот, например, начиная как раз с 2013 года у нас средний темп роста производительности труда чуть выше 1%, [это продолжается] уже больше 10 лет. Притом что в 2000-е годы она, бывало, росла на 6–7% в год.

Но увеличение производительности труда в основном – по крайней мере, если мы говорим про двухтысячные – было [благодаря внедрению] функции западных технологий, перенятию «ноу-хау» и различных технологических решений. И в этом плане кумулятивный – то есть накопительный, долгосрочный эффект, конечно, присутствует.

Но это не эффект того, что что-то сломается из работающего. Что-то где-то, может быть, по мелочи и сломается, но это вторично. Первично то, что будет нарастать отставание от передовых стран; ну, и вообще от среднемирового уровня. С точки зрения производительности, технологической оснащённости, Россия в большинстве секторов – может быть, за исключением каких-нибудь военных и каких-то ещё отдельных видов технологий – будет смещаться из первой трети списка стран в его середину или уже даже во вторую половину. То есть это будет происходить постепенно – с течением десятилетий.

– А есть какие-то возможности, например, у тех же западных стран ввести более эффективные санкции? Из вашего ответа как будто следует, что возможностей уже нет; все, что можно, уже введено.

– Я уже три года это говорю. Ввести можно все что угодно. Вопрос в том, окажет ли это влияние на российскую экономику. Это два совершенно разных вопроса. Или правильный вопрос [звучал бы] так: окажет ли это на российскую экономику существенное влияние? Понятно, что какие-то вещи могут где-то локально быть неудобными для отдельных отраслей, для отдельных предприятий, для отдельных людей. Это может где-то создавать какие-то локальные проблемы.

Но если говорить про то, что может серьезно повлиять на глобальную, большую, достаточно большую российскую экономику, ее глобальную динамику, то все, что могло быть сделано существенного, было сделано в 2022 году – по большому счету, в первые два-три месяца [полномасштабной] войны. Уже все было сделано, больше нет никаких карт в запасе, их не было с того момента. Все они закончились [еще тогда].

Дальше это просто в основном пиар, когда мы ничего реального сделать не можем, но делаем вид, что можем. Поэтому что-то делаем, но нужно же продемонстрировать избирателям, что мы не сидим сложа руки, не спокойно наблюдаем на путинскую агрессию и ради солидарности с Украиной придумаем еще какую-нибудь глупость. Ну, ее и введем. В общем-то, вреда особого нет, но и пользы особо никакой. Вот такова примерно [логика действий западных чиновников].

Кто платит за эффективность путинского правительства?

– Недавно вы хвалили экономико-финансовый блок правительства Путина, говорили, что он довольно эффективно реагирует на то, что происходит. Эта эффективность означает, что его меры не становятся бременем для обычных россиян?

– Это совершенно разные вопросы. Что становится бременем для россиян или не становится, – это условно вопрос целеполагания. Мы можем, допустим, повышать военные расходы – например, занимая и растрачивая резервы. Это не будет бременем для обычных россиян. Но понятно, что у этого всего есть какие-то ограничительные пределы. Мы можем повышать военные расходы, повышая для россиян налоги. Это увеличивает бремя для россиян. Или мы можем не повышать военные расходы – это же тоже решение. Или, допустим, сократить их, прекратить войну. Это же тоже возможно.

Соответственно, растет ли бремя в отношении россиян или не растет – это вопрос таких политических глобальных решений условно Путина, политического блока правительства. А вот устойчивость финансовой системы, с какими рисками она сталкивается, когда и если все эти меры реализуются (допустим, увеличиваются военные расходы) – это как раз уже зависит от экономического блока правительства.

– Мне интересно понять: когда вы говорите, что правительство Путина эффективно справляется со всеми вызовами, как это должен воспринимать обычный человек – например, житель Поволжья, где живет большая часть нашей аудитории? Можно ли сказать, что нынешняя экономическая политика российского президента в связке с общей политикой государства – ведь экономика вынуждена подстраиваться под агрессивный политический курс – фактически лишает сегодняшних детей нормального будущего? Или как это можно объяснить на человеческом уровне?

– Очевидно, внешняя политика Путина и его конфронтация с Западом, конечно же, не способствуют хорошему будущему для детей и для ныне живущих [россиян в целом].

В любом случае, это не обязательно приведет к какой-то глобальной катастрофе, но то, что люди будут жить на 10-20% беднее, чем они жили бы, если бы войны не было, условно через 10 лет, это почти несомненно. В этом смысле, конечно, конфронтация с Западом – это большой ущерб для будущего российской экономики.

Просто я бы отделял от этого экономический блок правительства. Когда я еще ходил на эфир к Владимиру Соловьеву, он как-то сказал, что на фоне нашего бледного и скучного экономического блока правительства как блестяще выглядит президент Путин с его внешнеполитическими инициативами. На что я ответил: подождите, результаты его внешнеполитических инвектив и авантюр этому скучному экономическому блоку правительства и приходится разгребать.

В значительной степени, если бы у него [Путина] не было столь профессионального экономического блока, он бы не смог себе позволить многого из того, что он позволяет [себе] во внешней политике. Они [экономический блок] в данном случае – инструмент, они смягчают некоторые последствия. Особенно последствия для бюджетной системы, потому что надо понимать, что какие-то конкретные решения сегодня, в моменте, для граждан могут быть, допустим, даже негативными, но они способствуют долгосрочной устойчивости бюджетной системы.

Консерватизм в данном случае – это не тратить все сейчас, а изыскивать ресурсы, в том числе собирая налоги с граждан, и не создавать большого долга для будущих поколений. Весь этот консерватизм как раз в моменте часто может быть и негативен для текущего потребления населения. Он про бюджетную сбалансированность, и в этом плане, конечно, российское правительство максимально осторожно и максимально консервативно и грамотно.

В целом экономический блок российского правительства — один из самых грамотных в современном мире. Так, видимо, сложилось случайностью факторов. Отчасти потому, что в мэрии Санкт-Петербурга было довольно много либеральных толковых экономистов, и Путин просто лично с ними был знаком. Отчасти и потому, что наш экономический блок прошёл через столько кризисов за это поколение, за эти 20-30 лет, сам научился на этих ошибках, о которых западные экономисты могли читать только в учебниках, а наши прошли на собственном российском опыте.

И когда я говорю, что в 1990-е годы [представители] МВФ приезжали в Россию и объясняли, как правильно себя вести, как не совершать ошибок, а российское правительство не очень его слушало, то сейчас представителям российского правительства впору ездить на Запад и читать лекции своим западным коллегам о том, как соблюдать те самые правила, которые вы научили нас соблюдать (ну, в смысле, российское правительство, которое их сегодня соблюдает).

При этом часто [предпринимаемые шаги реализуются] за счет населения, это так. Ну, в общем-то, меры, которые, скажем так, эффективны для бюджета, не всегда положительны для населения – по крайней мере, в краткосрочной перспективе; в долгосрочной это как бы окупается, но в краткосрочной это часто крайне непопулярные меры.

– Вот, собственно, это я и хотел понять. Насколько есть связь между их эффективностью и последствиями для обычного человека. Я так понимаю, недавнее решение о повышении НДС – одна из форм такого маневрирования экономического блока?

– Конечно. Но при этом в целом такой [шаг] в рамках мировых тенденций вполне разумен. Если повышать налоги, то я бы тоже повышал [именно] НДС.

Если мы посмотрим на развитые страны за последние 30 лет, это, в общем-то, главный налог, который повышался фактически везде, кроме США. Он постоянно рос – и дальше везде повышается. Повышать ещё есть куда. Это понятная мера.

Другое дело, что если бы не было войны, то можно было бы не повышать налоги; это было бы, конечно, гораздо лучше для экономики. Мы это понимаем. Но уж если принято такое политическое решение, то да – так он [экономический блок путинского правительства] маневрирует.

– А ощутят ли жители, например, Казани или Уфы последствия этого шага?

– Конечно! Все ощутят последствия этого шага. Цены вырастут процентов на полтора, на процент дополнительно. Это будет, конечно, не единомоментный скачок – он будет размазан в течение полугода-года. Но тем не менее, конечно, это в следующем году увеличит инфляцию как минимум на плюс еще один процент от того, что было бы, если бы не повышали НДС, а, может быть, и на полтора.

При этом в некоторых отраслях это даже будет более заметно, потому что там, помимо повышения НДС, еще отмена льгот по НДС для малого бизнеса и повышение порога, но не суть.

То есть для какого-то типа бизнесов – особенно сферы услуг, небольших каких-нибудь парикмахерских, что-нибудь в этом роде – этот рост может быть еще более ощутим, чем в среднем по больнице.

Кто кого кормит

– Татарстан традиционно направляет в Москву или в федеральный бюджет большую часть налоговых поступлений. Ранее назывались цифры свыше 60%. Кажется, что это абстрактные проценты, но на реальную жизнь татарстанцев это как-то влияет?

– Тема бюджетного федерализма полна разных мифов. Как считают эти проценты? Есть какой-то закон (который утвердила, допустим, Госдума России) о том, как по Бюджетному кодексу распределяются те или иные виды налогов, в какой бюджет они идут. И потом вот из этого считают, сколько, куда, каких процентов отправили.

Если же считать по гамбургскому счёту (это выражение, означающее объективную, честную и беспристрастную оценку чего-либо, основанную на истинных заслугах, без скидок и уступок – ред.), [то есть] просто считать все налоги, которые собираются на территории определённого региона, и все расходы, которые государство тратит в этом регионе, государство всех уровней – региональный бюджет, федеральный и муниципальный, то получится, что в России, кроме трёх-четырёх сильных нефтяных регионов, типа Ханты-Мансийского автономного округа и самой Москвы (Татарстан, конечно, тоже нефтяной регион, но он там как раз будет где-то около нуля), все регионы окажутся дотационными, а центр просто перераспределяет деньги.

То, как мы распределяем по уровням бюджетной системы, – это же волюнтаристское решение, мы можем распределять их по-другому. Это просто решение, которое принял законодатель. А если просто считать все доходы ко всем расходам, то картина будет немного другой. Надо же понимать, что и в Татарстане, допустим, и в другом регионе есть куча федеральных учреждений, которые финансируются за счёт федеральных денег. Выплата пенсий идёт из федеральных денег. Понятно, что взносы собираются на территории, но, в общем-то, для подавляющего большинства регионов – опять-таки кроме сильно нефтяных и Москвы – это все равно идет как дотация.

Грубо говоря, на территории собирается меньше социальных взносов, чем оплачивается пенсий на этой территории. И дальше можно продолжать: есть строительство федеральных дорог и много чего еще. По сути, Татарстан, конечно, – один из самых сильных экономических регионов, но переоценивать степень того, сколько уходит в центр, я бы не стал. По гамбургскому счету, наверное, Татарстан в очень небольшом плюсе, но это все равно все около нуля.

В общем-то, большая часть России – это абсолютно дотационные территории, которые кормятся, по большому счету, за счет Тюмени и Москвы, если так по-хорошему говорить. Но просто через Москву идут финансовые потоки из Тюмени, назовем это так, за нефть, которая там добывается.

– В Москве ничего не добывается.

– Да, не добывается, но, скажем так, в Москве сосредоточено управление этими потоками, поэтому там много собирается по этой причине. А во всей остальной России – даже в бедных регионах – люди любят говорить, что Москва все забирает. Но если по-серьезному в этом разбираться, то в абсолютном большинстве регионов России – ну, Россия – это империя наоборот: центр содержит регионы за счет нефтяных денег, конечно.

– Вы говорите, что центр содержит регионы, но в то же время отмечаете, что в Москве ничего не добывают.

– Да, за счет нефтяных денег, конечно. Просто надо понимать, где добывается основная нефть, причем основная дешевая нефть. Она сконцентрирована все-таки в очень небольшом количестве регионов.

– Да, но все равно получается, что не Москва кормит остальных.

– Да, хорошо, я понимаю. Но Москва забирает из Тюмени и размазывает по всей стране, назовем это так. В этом суть. Если взять классические федерации – допустим, Германию или США – и сравнить доходы по регионам, сколько всего налогов собирается на одного человека в регионе, и сравнивать таким образом регионы, то между самым богатым и бедным штатом разница будет меньше, чем в три раза. В Германии вообще между самой богатой и бедной землёй, по-моему, 2,2 или 2,3 раза всего по этому сбору налогов. В России между Ингушетией и Ханты-Мансийским округом разница, по-моему, в 300 с чем-то раз по сбору налогов на душу населения, назовём это так. У нас абсолютно неравная федерация.

Если мы считаем все налоги (просто не разбиваем на региональные и федеральные, то есть просто считаем все налоги, собранные на территории, и делим на население, проживающее на этой территории), то у нас окажется, что такая страна настоящей федерацией быть не может, потому что слишком большой разрыв, колоссальный.

Как раз Татарстан в этом плане – скорее, исключение, потому что это очень сбалансированный регион, у него есть своя нефть. Там нефти, может быть, не так много, и она не такая прибыльная, как нефть в Западной Сибири, но тем не менее. И поэтому Татарстан, скорее, выбивается из этого тренда. А если смотреть на большинство регионов, то там просто колоссальный разрыв – и очень сложно примерять это в рамках федерации, как-то честно распределять доходы, потому что мы либо должны оставить большую часть страны, условно говоря, без школ и нормальных социальных условий, если по-честному распределять (то есть у нас где-то будет Африка, как на Северном Кавказе – там будет очень бедно, а где-то будет Кувейт, как в ХМАО), либо мы все забираем в центр, а потом раздаем бедным, каковых абсолютное большинство.

Поэтому в России с экономической точки зрения, при текущей модели очень сложно строить федерацию. В этом плане как раз Татарстан – один из очень немногих, более-менее сбалансированных регионов.

– Вы говорите, что Россия – это страна, где регионы настолько разные, что построить настоящую федерацию очень сложно. А, может, вообще невозможно создать единое государство с эффективной экономикой, если регионы так сильно отличаются друг от друга?

– Ну как это невозможно? Оно сейчас объективно существует. Вопрос в том, что было бы рационально. Понимаете, если бы не было опасения, что завтра Ярославль будет воевать с Тверью, я бы, может быть, и был сторонником того, что эффективнее управлять территориями меньшего масштаба и всё это дело как-то раздробить. Но наши истории даже после распада Союза – и не только наши – очень часто показывают издержки такого дробления, [у такого подхода] больше издержек, [чем у варианта] совместного существования.

То есть я в целом не очень сторонник идеи этого дробления и не верю в то, что оно сколько-нибудь реалистично. Всё, конечно, может произойти в истории, но всё-таки я не оцениваю [такой сценарий] как самый вероятный.

Что такое настоящая федерация, особенно если мы говорим о США, Германии? Даже в Индии между штатами самая большая разница по сбору доходов на человека в 10 раз. Такого, как у нас, в федерациях [в мире], в настоящих федерациях нет нигде.

– А федеральная власть заинтересована в том, чтобы это была настоящая федерация?

– Она не заинтересована. Это одна сторона медали, и сейчас она важнее, потому что, по сути, в стране диктатура – и там [в Кремле] мало кого волнует, что думают регионы.

Но даже если бы политическая ситуация была другой, экономической базы для реальной самостоятельности у большинства регионов нет. То есть надо либо разрывать социально-экономическое пространство, но социальные стандарты в разных регионах совершенно разные. Они и так разные, но сейчас очень многие минимумы в большинстве страны просто поддерживаются за счет денег, которые забирают из нефти – из Сибири преимущественно. Если же это приводить к честной федерации, то на большей части территории уровень жизни резко упадет.

Как раз Татарстан в этом плане выбивается. А так у нас просто в одном месте будет резкий взлет доходов, еще большая обеспеченность и безумные богатства, а в большей части страны – резкое падение уровня жизни. Соответственно, такие нормальные федеративные принципы очень сложно реализовывать в такой экономической ситуации.

– Смотрите: был Башкортостан довольно развитый, довольно богатый, но доходы от его ресурсов, по сути, сейчас в основном уходят мимо регионального бюджета. И таким образом этот регион выглядит бедным, не очень развитым и так далее. Вам не кажется, что проблема в том, как видится это из Москвы и что делается из Москвы?

Например, «Башнефть» была изъята у АФК «Система» в два этапа: сначала в 2014 году через гражданский иск прокуратуры об изъятии акций в пользу государства, а затем – после приватизации в 2016 году – пакет акций перешел к «Роснефти», которая в 2017 году подала новый иск к «Системе» с требованием возместить убытки.

В настоящее время большая часть обыкновенных акций «Башнефти» принадлежит «Роснефти» (70%), а оставшиеся акции находятся в руках правительства Башкортостана (26%) и других акционеров.

– Я не большой специалист конкретно по Башкортостану или Татарстану, чтобы [знать], что там происходит экономически.

[Ресурсы] и из Ханты-Мансийского автономного округа, и из Ямало-Ненецкого автономного округа тоже уходят в основном в центр. То, что там много собирается, – это одно; но то, что их забирают в федеральный бюджет и потом по всем раздают, – это другое.

Это общая история, это общее политическое решение, согласно которому нефтяные доходы концентрируются в центре. Точка. Что-то, какие-то копейки остаются на местах, но все эти [средства] концентрируются в центре, чтобы потом раздать их на всю страну. Это общее решение, оно не касается только Башкортостана и Татарстана. ХМАО на эту тему мог бы с гораздо большим основанием высказываться, потому что там масштабы этого изъятия просто несопоставимые.

Замороженные частные капиталы и отток капитала из России

– В одном из недавних интервью вы говорили, что Западу стоило бы поощрять российских олигархов, людей с деньгами уходить из России. Это, по вашим словам, осложнило бы работу той же главе Центробанка РФ Эльвире Набиуллиной, которую вы называете эффективным менеджером. Думаете, российские олигархи идейно ближе к Западу, и им действительно не нравится происходящее в России?

– Начну с того, что я, скорее, говорил не столько о поощрении, сколько о недискриминации. В общем-то, достаточно было не вводить санкции против российского частного капитала (не путать с государственным) – и отток капитала из страны уже был бы гораздо больше, чем сейчас.

Сейчас он [по сравнению] с довоенными временами снизился, причём заметно. Какое-то поощрение [со стороны Запада] тоже, конечно, было бы неплохо, но [прежде всего] хотя бы отсутствие дискриминации. И это касается не обязательно олигархов, а, в принципе, богатых россиян. Понятно ведь, что сейчас у многих людей – не только у олигархов, у очень многих в «Евроклире» (Euroclear или Euroclear Group – бельгийская финансовая группа, предоставляющая услуги по клирингу (очистке) и расчётам, а также хранению и обслуживанию ценных бумаг (акций, облигаций, деривативов) для международных и внутренних рынков – ред.) – зависли деньги. У некоторых простых россиян верхнего и среднего класса (это тысячи людей, десятки тысяч) в связи с этими санкциями на Западе зависли деньги – и они не знают, как их оттуда вытащить.

Соответственно, если бы не было такой ситуации, если бы было проще открыть счета в западных банках (сейчас-то это крайне затруднено), достаточно большое количество жителей России предпочли бы хранить свои деньги за рубежом просто из соображений снижения рисков. Вопрос ведь не в том, к кому они ближе идеологически. Предположим, у какого-то плохого человека, какого-нибудь путинского чиновника, который полностью поддерживает войну, [имеющего] самые дикие людоедские взгляды, подворовывающего, есть какие-то деньги. При всем своем ура-патриотизме и поддержке войны он, скорее всего, предпочел бы хранить какую-то часть своих денег где-нибудь в Швейцарии, чем в России – просто из соображений избежания рисков (а вдруг тут будут сажать, вдруг еще что-нибудь произойдет). Соответственно, если бы не было дискриминации российского капитала, отток капитала из России был бы значительно больше, рубль был бы слабее, инфляция выше и много других негативных моментов.

По большому счету, введение множества экономических санкций против частных российских лиц – это главный подарок Путину, который сделал Запад и который во многом перечеркивает большинство других санкций по своему значению. Потому что вот эта помощь режиму Путину по своему масштабу сопоставима с остальным санкционным давлением. Запад сам запер российский капитал внутри России.

Атаки на НПЗ и дефицит топлива

– Украина начала наносить удары по российским нефтеперерабатывающим заводам еще в конце 2023 года. В середине 2025-го они уже вызывали дефицит топлива по всей стране. По данным Reuters, к концу августа было выведено из строя не менее 17% российских мощностей. The Economist оценивает этот показатель почти в 20%. Вы согласны с этими оценками?

– Нет, совершенно не согласен.

– Почему?

— Я даже знаю, как они получены. Можно почитать пост отраслевого эксперта Сергея Вакуленко, который подробно писал на эту тему.

– Да, но он критиковал 37%, о которых писал РБК.

– Да, он критиковал цифру 37%, но и цифра 17%, и цифра 20% получены таким же образом. Никаких данных ни у кого нет. В тех данных по конечному производству, которые я видел, нигде больше 10% падения нет. Безусловно, атаки на НПЗ нанесли вред российской нефтеперерабатывающей индустрии. Чего тут говорить!

Другой разговор заключается в том, что я бы не называл их причиной топливного кризиса. У нас этот кризис был в 2019-м году и 2021-м. То есть во все предвоенные годы, кроме «ковидного», летом случался бензиновый кризис. Он был всегда. Просто он усугубился в результате этих атак. Сейчас он прекратится. Через месяц точно мы увидим, что никакого бензинового кризиса. А следующим летом он опять будет, но люди продолжат говорить, что он является следствием атак на НПЗ.

Он, конечно, в некотором смысле является следствием атак на НПЗ. Конечно, это добавляет [урона] ко всей ситуации. Но причины-то кризиса... Основная причина – это просто сезонность. При этом сейчас больше людей стало ездить в отпуска на машине — в том числе из-за того, что аэропорты подвергаются атакам дронов. Плюс, на мой взгляд, в стране действует не самая разумная система регулирования отрасли. Кстати, буквально на днях Путин ввёл мораторий на изменение демпфера. Это довольно сложная тема: демпфер – это механизм компенсации российским нефтяным компаниям за продажи топлива на внутреннем рынке при изменении внешних цен. Он нужен для того, чтобы компании при любых условиях были заинтересованы перерабатывать нефть и продавать топливо внутри страны. Но сильные колебания демпфера создавали неопределённость и, по сути, демотивировали российских производителей.

Многие решения, которые принимаются сегодня, – это попытка откатить назад меры, введённые ещё до войны. Тогда – ради повышения качества и экологических стандартов – отказывались от использования ряда компонентов в производстве бензина и внедряли новые требования – в основном в 2015-2017-2019 годах. Сейчас многие из этих норм отменяют. Демпфер, как известно, заморозили – это тоже должно дать дополнительные объёмы топлива на рынок.

Это и есть основные факторы; по крайней мере, на данный момент. Конечно, нельзя исключать, что интенсивность атак возрастёт настолько, что в одночасье из строя выйдет 20–30% перерабатывающих мощностей. Но если смотреть на среднемесячные показатели, то пока наблюдается снижение примерно на 10%. Зимой это вряд ли вызовет кризис, а вот к следующему лету дефицит, скорее всего, вновь даст о себе знать.

– А зачем тогда региональные власти запрещают публиковать фото и видео последствий атак БПЛА?

– А почему они так много всего запрещают? Последствия обычных атак они тоже запрещают публиковать. Я не вижу здесь никаких особых связей... Скажем так: поведение чиновников в области пиара не связано и не может быть связано в основном с наличием или отсутствием этой топливной проблемы.

Во-первых, они сами не знают, насколько она есть. Все-таки то, что мы видим сейчас, было в очень ограниченном числе регионов; и больше это было связано даже не с регионами, а с типом заправок. То есть еще одним фактором происходящего сейчас было то, что вертикально интегрированные крупные компании решили воспользоваться этой ситуацией и выжить с рынка своих конкурентов меньшего размера. Соответственно, там тоже не было какого-то бензина. Его не было очевидно в Крыму, не было на Дальнем Востоке, это понятно – там, где были логистические проблемы.

Во всем остальном, скажем так, какого-то глобального дефицита бензина по стране не наблюдается. То, что мы видим в новостях, и то, что есть на самом деле, – это две немножко разные реальности. Особенно наш оппозиционный, проукраинский информационный пузырь – он просто переполнен какими-то фразами о дефиците, притом что в подавляющем большинстве регионов никакого дефицита не наблюдается от слова совсем. Есть рост цен и есть отсутствие бензина на некоторых заправках, то есть невертикально интегрированных.

Без российских энергоресурсов

– Запад постепенно пытается сократить свою зависимость от российских энергоресурсов и договаривается с альтернативными экспортерами. Может ли это привести к тому, что мировой рынок адаптируется и научится жить без российских ресурсов?

– Сам Запад фактически уже не покупает ничего российского. Есть там Венгрия и Словакия; не знаю, считать ли Турцию Западом, но есть там разные контрабанды, когда нефть переливают. Во всем остальном Запад и так не покупает российскую нефть. То, что вместо российской Европа стала покупать нефть из залива, а Индия вместо нефти из залива стала покупать российскую – такое замещение возможно.

Замещение в принципе России тоже возможно, просто это вопрос цен. При текущих ценах точно никак невозможно. Если даже просто убрать пару миллионов баррелей российского экспорта с рынка, цены резко вырастут. Поэтому российский бюджет, скорее всего, ничего не потеряет, то есть за счёт роста цен компенсирует потери в экспорте. Если убрать весь российский нефтяной экспорт... в моменте это просто невозможно.

У нас в 1973 году, во время пика нефтяного кризиса, мировая нефтедобыча сокращалась на 4,5%. Когда лошадьми таскали машины на заправке. А на Россию приходится 10% мировой нефтедобычи. Понятно, что что-то потребляется внутри страны, но в любом случае 7% мировой нефтедобычи – это российский экспорт. Убрать его в моменте невозможно. Тут же надо не с этого начинать. Надо начинать с того, чтобы Китай и Индия не покупали российскую нефть, потому что основные покупатели нефти в мире – это же не Запад.

– Да, но Индия, судя по тому, что пишут СМИ, вроде как готова обсудить этот вопрос с США, например.

Дональд Трамп заявил, что премьер-министр Нарендра Моди заверил его в том, что Индия прекратит закупки нефти у России, назвав это «большим шагом» в его усилиях по изоляции Москвы из-за российской агрессии против Украины. Позднее, как пишет India Today, индийский МИД сообщил, что не в курсе о подобных переговорах между Трампом и Моди.

– Готовы обсудить с США, я не сомневаюсь. Давайте так. Во-первых, одного Китая достаточно. Один Китай покупает в два раза больше нефти, чем Россия экспортирует. Крупнейшие потребители нефти в мире – это Индия и Китай, они главные импортеры. ЕС – это копейки. Соответственно, у нас есть два главных рынка: каждый из них по отдельности может купить всю российскую нефть.

Если говорить об исключении российской нефти с рынка, то начинать нужно с вопроса о том, как убедить, условно говоря, Индию и Китай, причём обоих сразу. Потому что одного из них вполне достаточно, чтобы обеспечить спрос на всю российскую нефть. Соответственно, как убедить их обоих не покупать российскую нефть? Я не представляю, что это возможно – даже в отношении Индии. Просто не понимаю, как это можно сделать. Более того, даже если индийское правительство действительно [захотело бы] предпринять что-то подобное, мне трудно представить, как они могли бы это реализовать.

Насколько я знаю, даже с иранской нефтью ситуация была не такой однозначной. Мне часто возражают, мол: «А вот иранскую же нефть они перестали покупать». Но специалисты рынка говорят, что это не так. Более того, российская нефть сейчас поступает в Индию, например, под видом иракской – схожего сорта и с аналогичными химическими характеристиками.

Даже если предположить, что индийское правительство действительно захотело бы остановить закупки российской нефти, я не уверен, что это вообще возможно – чтобы индийские компании реально прекратили эти поставки. А даже если допустить, что это произойдёт, остаётся Китай, который может купить российскую нефть два раза. Поэтому я не вижу в этой логике никаких шагов, которые могли бы привести к какому-то результату. <...>

После Путина

– У нас есть традиционный вопрос. Каждый гость отвечает на него со своей перспективы: а что после Путина?

– Не знаю. Наиболее вероятный сценарий в том, что Путин передаст власть какому-то преемнику. Вряд ли это будет государственный переворот. Но вопрос в том, какому [преемнику]? И какие коалиции этому преемнику придётся заключать? Непонятно.

Я думаю, наилучший сценарий, который возможен для России, – это передача [власти] условно либеральному, условно «собянина-мишустинского» типа человеку (сейчас вопрос не про конкретных людей, а про типаж), который технократичен, не идеологизирован и не военизирован. Это позитивный сценарий.

Но далеко не факт, что так произойдет. Могут быть и совсем негативные сценарии: как в плане сильно идеологизированных людей, так и в плане просто откровенных военных, силовиков, которые ну просто... Такое развитие событий действительно создает большие риски для российской экономики. Они смогут ее угробить гораздо быстрее, чем в текущей ситуации.